Хрипло рычу, стискивая напряженными бедрами его ноги. Пальцы охватывают острый подбородок, вздергивают – его глаза странные, дикие, потерянные, но полные хрустальной, аметистовой прохлады, в которую хочется нырнуть с головой, потому что только она сможет погасить  жадное, разрывающее меня пламя… Жажду…
-Вот как...
Соскальзываю вниз, сажусь, крепко обхватив ногами его узкие бедра, задираю вверх, на его лицо футболку – глаза его проклятые, чтобы не видеть! Он вздрагивает, пальцы, лежащие на моем поясе, напрягаются, царапнув кожу, но тут же расслабляются, отпускают, бессильно падают на покрывало.
Длинно, поперек веду ногтями по его груди – справа  от ключицы к выступающей над джинсами косточке слева внизу. На белой коже проступают четыре красных линии – тут же зализываю их языком – на вкус его кожа солоноватая и податливая. Он задерживает дыхание, тело чуть выгибается, но больше никакой реакции. На задранной футболке проступает темное пятно от горячего, тяжелого дыхания. Тянусь к нему, накрываю губами – влажно и жжется. Дыхание замирает, губы под тканью не двигаются, покорно снося давление.
Ярость, чуть поутихшая, алыми искрами взрывается в голове. Резким движением сдираю с него футболку – так и есть - взгляд пустой, сбитый с толку и растерянный, но не больше. Дохлый ублюдок! 
Отодвигаюсь на другой конец постели, сажусь, скрестив ноги – глубоко вздыхаю, успокаиваясь, и насмешливо произношу:
-Пока от тебя чего-нибудь добьешься, уже ничего не захочется… Сделай-ка все сам, что ли?!
Этого он не выдержит точно! Сейчас влепит мне по морде, вскочит и уйдет к себе, а я, наконец, закончу дела и лягу спать. Сам не знаю, во что вляпался, но что-то происходящее перестает радовать.
Но… Помедлив, длинная худая рука поднимается, опускается на грудь, замирает и вдруг пальцы неуверенно следуют вдоль процарапанных линий.
Он медленно поворачивает голову, наконец, встречаясь со мной взглядом – в этих прищуренный, горящих синим, ледяным огнем глаз нет ничего от знакомого мне человека, которого ничего не трогало. Я разбил скорлупу? Выпуская на белый свет… что?! И куда это может привести меня?
По крайней мере, сейчас я могу только не дыша, не отрываясь, смотреть в эти неподвижные, подчиняющие глаза. Вздрагивают длинные ресницы, опускаются на секунду, словно отпуская меня, я перевожу взгляд ниже, слежу за неторопливыми, движениями узких белых ладоней с длинными пальцами скользящими, почти не касаясь, по сияющей изнутри приглушенным светом коже. Пальцы на миг останавливаются на открытом горле, стискивают так, что, кажется, ему нечем дышать или он борется с чем-то, душащим, но тут же спускаются вниз к животу, пробегают по бокам, очерчивают впадинку пупка, ныряют под пояс, останавливаясь на выступающих косточках.
-Так? – хрипло, глухо спрашивает он.
Конечно, нет! Нет ничего более неправильного, чем это!
Такой он – странный! И бесит еще больше! Потому что повелевает воздухом – заставляет его густеть, путами обвивать мои руки, не позволяя пошевелиться, голову – заставляя смотреть, не мигая. Жесткая спираль возбуждения скручивается в животе до предела, требуя выхода, высвобождения. Но вот еще, я не поддамся ей! Нет ничего опаснее пойманного в ловушку зверя. Поэтому я с глухим рычанием разрываю невидимые липкие нити, ограничивающие движение, вскакиваю с кровати, отхожу к окну, опираюсь ладонями  о подоконник, жадно вдыхаю промозглый, напитанный влагой и ветром воздух. Но даже он уже не может перебить въевшийся в меня горько – сладкий запах горячего, сильного тела. Поднимаю руку, провожу запястьем по лицу – да, пробуждающий непереносимый голод аромат и здесь, на моей коже.
Резко, решительно разворачиваюсь к кровати.
Он все также с вызовом, прищуренными глазами с расширившимися зрачками, смотрит на меня, не отрываясь.  Правая рука неторопливо, плавно вытянула ремень из петель. Приподнявшись всем телом,  расстегнул джинсы, едва-едва спустил их, обнажая белоснежную полоску трогательно-мягкой, сияющей кожи, скользнул пальцами за пояс.
Я бы уже не смог ничего сказать ему. Просто смотрю на темные, длинные пряди, кровавыми дорожками змеящиеся по подушке, бледное тонкое лицо – кукольно-спокойное, с глазами, одновременно испуганными, широко раскрытыми перед неизвестностью, словно он и сам боится того, что делает, и все же непокорными, вызывающе-лукавыми, полными прозрачной чистой прохлады; на его яркие, чуть приоткрытые губы, обнажающие жемчужно поблескивающие, стиснутые зубы.
Такое убивает верно – смесь острых, беззащитных линий: выступающих косточек – локтей, коленей, ключиц  и вызывающих, напоказ движений.
Глаз не отвести, кровь пульсирует толчками, тяжело, жарко.
Джинсы сползают еще чуть ниже. Он откровенно возбужден. Длинные пальцы движутся неторопливо, гладят… А глаза все также неотрывно, изучая смотрят на меня. Также как я, с трудом продираясь сквозь дрожащий, душный воздух, не отводя взгляда, слежу за его движениями.
Больше всего хочется последовать его примеру. Мои пальцы дрожат, когда я подношу руку ко рту, чтобы отереть выступившую в уголке губ слюну.
Он судорожно вздыхает, приподнимаясь всем телом, словно тянется сам за своими пальцами, прикрывает глаза, пытаясь хоть чуть-чуть взять себя в руки, переносит ладонь на живот, скользит вверх, оставляя за собой влажный блестящий, след на коже.
-Нет, - хрипло выдыхаю я. – Продолжай.
Мгновение он молча смотрит на меня, потом подносит руку ко рту, меж приоткрытых губ мелькает острый розовый кончик языка, и, не отводя взгляда, проводит им по ладони, хрупкому выгнутому запястью, облизывая, и снова опускает руку, оттягивает еще ниже грубую ткань. Его глаза кажутся почти черными, тонкие ноздри хищно раздуваются. Я заставляю себя не двигаться… просто смотреть… жадно вдыхать разлившийся по комнате тяжелый мускусный запах возбуждения. Не забывать дышать… Обхватываю себя руками за плечи, вонзаюсь в кожу ногтями, чтобы не позволить себе уплыть, потерять контроль. Смотрю, как он сжимает ладонь сильнее, движения становятся увереннее, быстрее. Сквозь приоткрытые губы судорожный всхлип, тело не подчинятся – тело не хочет оставаться безучастным, выгибается, дрожит, покрывается капельками пота. Кто бы знал, что он может оказаться таким податливым…
Я, как идиот, защищал его, а он хотел, чтобы его заставили, чтобы ему приказали.
-Быстрее.
Зверь внутри довольно скалится, выгибаясь всем своим гибким, лоснящемся от удовольствия телом, требуя продолжения, выхода, взрыва.
Он подчиняется. В глубине глаз вспыхивают фиолетовые, как отблеск пляшущих клинков, искры, притягивая, заставляя приблизиться, жадно присосаться к прохладному вожделенному источнику.
Но мне это неинтересно.
Его левая рука ложится на грудь, движется лихорадочно, то поглаживая, то впиваясь в кожу, словно стараясь рассечь ее, разорвать, только чтобы прекратить, остановить, найти выход.
Я медленно подхожу к кровати, останавливаюсь так близко, что в нос бьет горячий тяжелый запах мускуса и пота. Чувствую жар от его алеющей кожи, и на секунду кажется, что вижу мелькнувшую вспышку надежды вперемешку с просьбой в широко раскрытых, влажно блестящих глазах.
Его побелевшие пальцы движутся лихорадочно: быстро и неумело.
Он так хочет. Вывести меня, достать, чтобы я трахнул его. И никаких угрызений совести. Он снова ни в чем  не виноват. Хороший мальчик. Как будто бы и не его желание. Всего лишь вынужден подчиняться.
Хочешь так?
Усмехнувшись, я опираюсь ладонями о кровать и наклоняюсь. Он закусывает губы, голова запрокидывается, снова подставляясь мне тонким белым горлом.
Так я не хочу!
Поэтому накручиваю на пальцы длинную челку, тяну, заставляя снова посмотреть на меня – его взгляд совсем уже расфокусированный, дымчато – лавандовый, дикий. Хриплое, рваное дыхание вырывается прерывистыми толчками из откровенно раскрытых, ярких губ.